В начало на страницу о композиторе Фёдоре Кёнемане
По журналу "РОДИНА" 10-2002
Людмила ГАТАГОВА,
кандидат исторических наук, старший научный сотрудник ПРИ РАН
Хроника бесчинств
Немецкие погромы в Москве в 1915 году
«В грозный час испытания да будут забыты все внутренние распри».
Николай II
Это событие официальные власти уклончиво именовали «майскими беспорядками». За этим туманным определением скрывались массовые погромы немцев в Москве 26-29 мая 1915 года. Многотысячные антинемецкие демонстрации имели место в Санкт-Петербурге с первых же дней войны, уже 4 августа 1914 года разгрому подверглось посольство Германии, и московские «беспорядки», ставшие апофеозом германофобии, отнюдь не были случайным и досадным эпизодом. Глубинные причины накала антинемецких настроений в России крылись прежде всего в комплексах социального характера. Война не столько усугубила существовавшие антагонизмы, сколько добавила к ним новую гамму чувств (обида, уязвленное имперское самолюбие).
«Вообще газеты все сволочь...»
К началу XX столетия немецкая колония в Москве насчитывала более семи с половиной тысяч человек. В их число входили и этнические немцы — подданные Российской империи. Немцам принадлежало заметное место в структуре городской экономики. Они весьма преуспели в торговой, промышленной и предпринимательской деятельности. Среди московских немцев были и владельцы крупных состояний, собственники банков, акционерных обществ, заводов, фабрик, магазинов, недвижимости.
С началом войны российско-германское противостояние стало тем глобальным негативным фоном, на котором разворачивались внутриполитические процессы в империи. Всеобщая борьба за ресурсы, в ходе которой противоборствующие стороны стремились прежде всего не оставить что-то «чужим», составила психосоциальную природу глобального конфликта. Это рано или поздно должно было захватить массы на бытовом уровне. Патриотический пыл, охвативший российское общество летом-осенью 1914 года, постепенно угасал, сменяясь всплесками национального эгоизма. Любопытно, что в Москве всеобщее единение на волне антинемецких чувств продержалось особенно долго.
Экономическая ситуация в старой столице осенью 1914 года была более стабильной, чем в других регионах России. Поэтому вряд ли уместно усматривать причину вспыхнувших в октябре беспорядков в дефиците продуктов первой необходимости или в их вздорожании. Первопрестольную раздирали более сложные страсти. К примеру, москвичей чрезвычайно озаботил вопрос о позиции городских властей относительно немецких и австрийских фирм в связи с предстоящей выдачей промысловых свидетельств на 1915 год. 10 октября 1914-го, после заседания в Купеческой управе, где решался этот вопрос, в центре вспыхнули стихийные выступления против немцев и австрийцев, слишком активно, по мнению многих, вовлеченных в экономическую жизнь города. Было разгромлено и разграблено несколько продовольственных лавок и магазинов, принадлежавших немцам, в том числе популярные среди горожан кондитерские магазины Эйнема в Верхних торговых рядах и у Ильинских ворот.
Полиция тогда действовала решительно: арестовала зачинщиков (численностью в 21 человек), определив им трехмесячный срок наказания. Городские власти выступили на страницах утренних газет со специальным обращением к гражданам, призвав их сохранять спокойствие и соблюдать порядок.
Беспорядки в Москве повторились в апреле 1915 года. Усиливавшаяся невротизация общества порождала массовые страхи, мании и фобии. Объектами их неизбежно становились инородцы, и прежде всего немцы. С первых же дней войны Москва исподволь полнилась зловещими слухами о немцах. Эти слухи только усугубляли раздутое газетами недовольство москвичей пресловутым «немецким засильем».
Смелости и куража газетчикам добавляли действия московских властей, последовательно принимавших антинемецкие меры. 4 сентября 1914 года городская управа запросила сведения обо всех австрийских и немецких подданных — служащих городских предприятий, а 9 сентября было принято постановление о прекращении приема подданных воюющих с Россией государств на работу в органы управления. В своих действиях московские власти опирались и на поддержку снизу: еще в августе 1914 года, в разгар патриотического подъема, 83 служащих городского канализационного отдела обратились в Управу с просьбой об изгнании из городских служб немцев и австрийцев — «так как эти лица вызывают в нас сомнение в своей преданности нашему отечеству».
2 февраля 1915 года был издан закон о принудительном отчуждении земель у выходцев из Германии и Австро-Венгрии в приграничных районах; решением Сената подданные враждебных государств лишались судебной защиты; закрывались немецкие школы и газеты в России; немцы подлежали высылке из местностей, объявленных на военном положении. Из Москвы было выслано около двух тысяч германских и австрийских подданных.
Провокационное поведение прессы видели все, даже безусловные сторонники запретительных мер против немцев. Вот мнение петроградского градоначальника князя А. Оболенского в письме от 31 января 1915 года князю А. И. Трубецкому в Ашхабад: «Ты пишешь, что я напрасно штрафую Суворина (редактор «Нового времени»), но ведь он ведет шантажную борьбу, требуя денег с разных немцев и вообще лиц с немецкими фамилиями. Вообще газеты все сволочь...».
Нагнетание германофобской истерии приносило соответствующие результаты: научные общества принялись исключать из своего состава ученых немецкого происхождения; ширились отказы от делового сотрудничества с немцами; бойкот немецких лавок и магазинов в Москве становился повсеместным явлением. Особенно преуспело в призывах к бойкоту и борьбе со «зловредными немцами» Московское купеческое общество. Все настойчивее требовали увольнения немецких служащих и московские рабочие.
Сознание обывателя постепенно проникалось мыслью о скрытой немецкой угрозе, исходящей от немца-соседа, немца-работодателя, немца вообще как внутреннего врага. Почва для массового психоза созрела — оставалось только «поднести спичку».
Майское поражение российской армии в 1915 году переполнило чашу всеобщего терпения. Массовое недовольство действиями военного командования и, еще больше, бездарной внутренней политикой правительства, выплеснулось, разумеется, на «внутренних» немцев — «благо» почва уже давно была подготовлена.
«Буря разрушения»
26 мая несколько десятков женщин, подрабатывавших в комитете великой княгини Елизаветы Федоровны (этот комитет оказывал благотворительную помощь на местах семьям лиц, мобилизованных в действующую армию) получили отказ на просьбу о подработке и, страшно возмущенные, столпились у дома генерал-губернатора на Тверской. Они стали обвинять во всех своих бедах великую княгиню (немку по происхождению). Собралась толпа сочувствующих, немедленно подхвативших обвинения в адрес не только Елизаветы Федоровны, но и императрицы и немцев вообще. Страсти начали накаляться, однако прибывший наряд полиции разогнал толпу. «Бабий бунт» завершился подачей жалобы главноначальствующему князю Ф. Ф. Юсупову.
В тот же день рабочие ситценабивной фабрики Гюбнера, недовольные тем, что из Москвы не выслали «эльзасцев» (вместе с другими немцами), оставили рабочие места и вышли на манифестацию с портретом государя и национальными флагами. Они направлялись на Прохоровскую мануфактуру: вспыхнувшую среди тамошних рабочих дизентерию молва также приписывала «проискам немцев». Однако полиция не пустила их во двор.
Наутро следующего дня та же толпа (пополнившаяся рабочими Рябовской мануфактуры) направлялась прямиком к воротам фабрики «Товарищество ситценабивной мануфактуры Эмиль Циндель».
У ворот фабрики демонстрацию поджидал пристав Эклон, который принялся увещевать людей, чтобы они даже не пытались проникнуть на территорию фабрики. С ним находились десять городовых. Прислушавшись к угрозам пристава, манифестанты отправили в фабричную контору депутацию. В это время к воротам предприятия подъехал полицмейстер Миткевич. «С назначением нового главноначальствующего, — заявил он перед толпой, — началась длительная борьба с немецким засильем...» Пока он говорил, часть толпы уже проникла внутрь территории фабрики.
Вскоре подъехал градоначальник А. А. Адрианов со своим заместителем Севенардом в сопровождении двухсот полицейских. Градоначальник пообещал митингующим во всем разобраться.
Отъезжая от ворот, Адрианов не дал никаких распоряжений полицейским. Бездействие представителей власти окончательно раскрепостило толпу. Ворвавшись во двор, основная группа присоединилась к избиению директора фабрики, московского мещанина Карлсена. Один из полицейских рассказывал: «В подавлении беспорядков непосредственное участие приняли, по-видимому, только посланные мною на выручку Карлсена шесть конных городовых. Как я потом узнал, двое из них вытащили Карлсена из воды (избитого управляющего снесли к Москве-реке и положили в лодку) и пытались переправить его на лодке на противоположный берег, но толпа перехватила Карлсена и добила его». По словам очевидцев, все это происходило на глазах дочери Карлсена, сестры милосердия.
Потом настал черед фабрики Роберта Шрадера. Разгромив ее, толпа направилась в дом владельца, где зверски расправилась с четырьмя женщинами (женой директора-распорядителя Э. Янсен, его сестрой К. Янсен, тещей Э. Штолле и русской подданной Б. Энгельс).
Варварское убийство четырех женщин, одной из которых было больше 80 лет, не остудило пыл погромщиков. Генерала Адрианова происшедшая трагедия «сподвигла» лишь на ночную поездку с докладом к Феликсу Юсупову. Обстоятельства трагедии в изложении градоначальника были сильно смягчены...
Наступило утро 28 мая. Полиция все-таки стала принимать вялые меры: немцев — владельцев предприятий под охраной свозили в тюрьму. На этом фоне погромы продолжились. С утра была разгромлена аптека «Феррейн В. К., т-во» на Никольской улице. Погромщики извлекли из подвалов все запасы спирта (пять пудов) и распили его.
К середине дня многотысячная толпа собралась на Красной площади, скандируя требования об отречении императора и передаче престола великому князю Николаю Николаевичу, а также о пострижении императрицы в монахини. Вволю намитинговавшись, толпа начала расходиться в разные стороны...
Вскоре погром разгорелся в центре Москвы, на Мясницкой. Переходя со списками от магазина к магазину, от квартиры к квартире, толпа методично громила их. Если владельцы успевали предъявить документы о своей непричастности к немецкому народу, погромщики уходили, но не всегда...
За два часа было разгромлено 8 магазинов и 7 контор: магазины Эйнема (кондитерских изделий), А. Б. Мейера, Роберта Пфеффера (электрических принадлежностей) А. Я. Фохта (рейнский погреб), Н. Зотова и Ко (торговый дом), акционерного общества К. Эрланса и Ко, конторы — Я. Зоргагена (по продаже шерсти), инженера Карла Линденберга и Павла Вортмана (технические конторы), Г. Гросмана (мельнично-строительная), помещения правления товарищества Э. Липгардта, контора завода Тильманс. Среди пострадавших оказались и русские, и французы, и даже внештатный консул колумбийского правительства П. П. Вортман.
Очевидец описывал побоище на Кузнецком мосту. «По обеим сторонам улицы из многих магазинов летели вещи, грохотал треск, звенело стекло, лязгало железо. Впечатление увеличивалось до демонических размеров тем, что на всех улицах, пересекающих Кузнецкий, бушевала такая же буря разрушения».
Огромная толпа манифестантов, собравшаяся в центре Москвы, приняла решение направиться в сторону Красных Ворот, к резиденции главноначальствующего Юсупова. Шествие возглавил лично градоначальник А. А. Адрианов. По словам очевидцев, он только и делал, что увещевал возбужденную массу воздерживаться от разрушения русских заведений.
Возбужденная толпа остановилась у конторы Кос и Дюрр (она располагалась в доме М. И. Григоровой). Здание было известно тем, что в нем родился М. Ю. Лермонтов: об этом напоминала белая мраморная доска на фасаде (со стороны Каланчевской улицы). Когда начался погром, комнату, в которой великий поэт появился на свет (она находилась внутри помещений конторы Кос и Дюрр) безжалостно разгромили, как и все остальные. Но на этом «дело» не закончилось. Как оказалось, погромщики только вошли в раж...
Тысячные толпы растеклись по улицам, множась и дробясь, и к вечеру 28 мая погромная волна охватила почти всю Москву. Разорению подверглись предприятия Эйнема, Цинделя, Мюзера, Вейде, Шульца, Жирардовская мануфактура и др. Начались стихийные нападения на частные дома немцев и квартиры.
В ночь на 29 мая к дому № 6 по Большой Спасской, где размещалась фабрика нотопечатных изделий и типолитография, принадлежавшая вдове прусского подданного Прасковье Дмитриевне Гроссе, подошла толпа численностью в несколько тысяч человек. Валентин, сын Гроссе, передал погромщикам через служащего документы матери и свои, удостоверявшие, что хозяйка — купчиха второй гильдии и российская подданная. Однако документы уже никого не интересовали... Погром предприятия продолжался около двух часов. После него вспыхнул пожар, в огне которого погибла вся находившаяся в помещении готовая продукция. Сгорело множество нот, изготовленных по заказам Румянцевского музея, Большого театра, консерватории, синодального училища, Сергея Рахманинова. Волна погромов прокатилась по Пресне, Сретенке, Хамовникам...
В массовых грабежах были замечены даже «прилично одетые люди», дамы и, что представляется уж вовсе вопиющим, полицейские. Один из пострадавших рассказывал: «Прислуга моего брата Татьяна видела, как городовой таскал из моей квартиры вещи уже после погрома». После разгрома складов Вогау, по словам очевидца, «в толпе были один солдат и один городовой, которые также таскали вещи».
«...Все равно ты немец»
В Лефортове — самом «немецком» районе Москвы, традиционно населенном этническими немцами, начались волнения рабочих завода «Бонакер». 29 мая огромная толпа с флагами ходила по улицам, где к нейприсоединялись все новые и новые группы. «Дойдя до Введенской площади, толпа приняла громадные размеры, достигнув более 10 тысяч человек, и разделилась на несколько отдельных толп, продолжавших ходить по улицам», — рассказывали свидетели. Поначалу разрушений не производилось, были лишь случаи избиений. Однако к вечеру пришли известия из центра Москвы о массовых беспорядках. Тогда, по словам очевидца, «движение потеряло свой прежний характер и начались насилия и погромы и у нас»14. Один случай избиения закончился трагически: пострадавший Герман Германович Филипп скончался в полицейском участке.
Василий Эрнестович Лисснер, владелец химико-технической лаборатории, расположенной в Пятницкой части, пытался остановить толпу. Он сообщил о своем российском подданстве и «в удостоверение своих слов» предъявил ополченскую книжку. Погромщики утихомирились, но потребовали снять с вывески итальянский герб и медали с изображением итальянского короля (принятые ими за австрийские).
Житель района Август Генрихович Шитц (из семьи колонистов Самарской губернии) был избит на улице, несмотря на попытки околоточного Кузнецова защитить его. Полицейский в участке, куда доставили избитого Шитца, заявил ему: «...хоть ты и колонист, все равно ты немец, как волка ни корми, он все в лес смотрит».
Разбушевавшаяся толпа в Сокольнической слободке 28 мая около 10 часов вечера разгромила парфюмерную мастерскую, а в 2 часа ночи — квартиру Эдуарда Леопольдовича Аудринга (российского подданного — латыша). Мастерская, кстати, располагалась прямо напротив полицейского участка. Аудринг, лично присутствовавший при разгроме своего заведения, сообщил властям, что все погромщики были поголовно пьяны.
29 мая в 4 утра накачавшиеся алкоголем толпы разграбили картонажную фабрику Г. Генке. Ближе к вечеру и ночи бесчинства развернулись в Петровско-Разумовском, где находились дачные особняки. Было разгромлено 20 дач, принадлежавших австрийским и германским подданным. Беспорядки происходили также в селах Ростокино, Всехсвятское и Свиблово. Погромы сопровождались поджогами. В ночь с 28 мая в Москве произошло 150 пожаров.
Власти «очнулись» лишь к утру 29 мая. В Москву были введены войска. Между тем в пригородах беспорядки продолжались до вечера. Мелкие локальные погромы имели место и на следующий день. Войска применили оружие: погибло 16 погромщиков (непосредственно от пуль — б человек, остальные — вследствие несчастных случаев).
Беспорядки были быстро подавлены. Увы, преступное бездействие московских властей было оплачено большим кровопролитием. Кто виноват? Князь Ф. Ф. Юсупов (Сумароков-Эльстон) стал генерал-губернатором за десять дней до беспрецедентных событий в Москве. Германофобия Юсупова ни для кого не являлась секретом. Решение о немедленной высылке из Москвы двух тысяч немцев губернатор считал абсолютно правильным с точки зрения военного времени. За несколько дней до погромов главноначальствующий посещал заводы и беседовал с рабочими, выспрашивая у них о служащих-немцах и о том, кого они хотят выселить из Москвы. Он намеревался и дальше действовать в том же духе...
Московский градоначальник, генерал-майор А. А. Адрианов, занимал свою должность давно. Он был известен не только своей нерешительностью, но и постоянной оглядкой на вышестоящее начальство. Вместо того чтобы действовать решительно и жестоко, Адрианов вступал в бесконечные и совершенно бессмысленные переговоры с погромщиками. Более того, он умудрился лично возглавить шествие к дому губернатора.
Некоторые служители правопорядка повели себя более решительным образом — были и такие примеры. Околоточный надзиратель Иван Ермолаевич Царенов, пытавшийся остановить толпу, которая громила контору квартиры в доме у Красных Ворот, получил сильный удар по голове. Лишившегося чувств Царенова отнесли в ближайшую аптеку, где ему оказали первую помощь. Спустя час надзиратель вернулся к дому и через черный ход поднялся на третий этаж, где погромщики продолжали бесчинствовать в квартирах. «Я вынул револьвер угрожая им, закричал толпе, что буду стрелять, хотя это циркулярно нам не приказано. Толпа испугалась, так как предположила, что с черного хода идет наряд полиции, и все бросились через парадную дверь вниз».
Удивление вызывает тот факт, что на допросах городовые не смогли опознать ни одного (!) из погромщиков, почти в один голос утверждая, что это были совершенно незнакомые люди — как будто во вверенные им участки явились инопланетяне.
Князь Юсупов сказался больным и не покидал свой дом. Вне сомнений, он знал, что происходит, однако очнулся от спячки лишь к вечеру 28 мая, когда события приняли угрожающий оборот: Москва к тому моменту фактически полностью находилась во власти озверевших погромщиков, всюду царила полная анархия. Юсупов вместе с Адриановым приехали в городскую думу: ситуация требовала немедленных решений. Настроение членов думы, по воспоминаниям секретаря бюро московского военно-промышленного комитета М. Кошкарева, было подавленным. Ожидали всеобщей резни. Уже после совещания генерал-губернатор, узнав о многочисленных пожарах, принял все-таки решение о вводе войск.
«Все больше серый народ...»
Во время следствия пристав Александр Андреевич Локотош рассказал о телефонном сообщении, поступившем в ночь на 28 мая из градоначальства: ему предписали «объявить немцам-фабрикантам, чтобы они выехали к утру, так как они могут подвергнуться насилиям». «Я объявил об этом фабриканту Дингу, — заявил Локотош, — других фабрикантов-немцев у меня на участке нет». Значит, власти знали о готовящихся погромах и имели возможность их предотвратить?! Тот же Локотош заявил: «Если бы мне дано было предписание пустить в ход оружие и вообще употребить силу, даже не говоря о воинской части, то я убежден, что не было бы и 90 процентов того, что произошло».
Главная следственная комиссия князю Юсупову никаких обвинений не предъявила, несмотря на гнев монарха по поводу его безответственного поведения и безмерное общую численность погромщиков, говорили: возмущение Александры Федоровны. Формальной причиной оправдания послужила болезнь. Юсупов отделался лишь потерей своей должности.
Комиссии так и не удалось обнаружить вдохновителей и организаторов погромов. В свидетельских показаниях фигурировали некие главари и зачинщики. Пострадавшие и очевидцы сообщали следствию о замеченных ими заправилах. «В толпе я видел каких-то людей, одетых в студенческую форму, — рассказывал управляющий одним из домов на Мясницкой улице Титов, — при которых был, очевидно, список предназначенных к разгрому мест, по крайней мере, у них в руках были какие-то бумаги, на которые они то и дело заглядывали».
Уголовные дела, заведенные по свидетельским показаниям, были вскоре закрыты — по большей части «за необнаружением виновных». В других случаях не хватало доказательств.
В ходе погромов пострадало 475 торговых предприятий, 207 квартир и домов, 113 германских и австрийских подданных и 489 русских подданных (с иностранными или похожими на иностранные фамилиями). Ущерб был нанесен многим российским, французским и английским фирмам и магазинам, иностранным консульствам и даже предприятиям, выполнявшим военные «огромная», «громадная», «многочисленная» заказы. Общая сумма убытков составила более 50 млн рублей (данные комиссии Н. Харламова). Чтобы подсчитать суммы, требовавшиеся для возмещения убытков, были созданы районные комиссии, куда жертвы погромов могли подавать данные о причиненном им ущербе.
По заключению властей, в погромах приняло участие около 50 тысяч человек. Что это были за люди? Подавляющее большинство свидетелей указывало на принадлежность погромщиков в большинстве своем к рабочему сословию.
Свидетели упоминали студентов, членов правых организаций и солдат, почти все указывали на городские низы: «оборванцы», «босяки», «все больше серый народ», «подонки общества», «хитрованцы» и т. п. Но встречались и «приличные господа». Любопытно, что не удалось зафиксировать ни одну толпу, которая состояла бы целиком из черни. Следовательно, вряд ли возможно квалифицировать происшедшие беспорядки как деяние исключительно люмпенов и маргиналов. Все очевидцы событий, пытаясь оценить общую численность погромщиков, говорили:
«огромная», «громадная», «многочисленная» толпа. Околоточный надзиратель участка в Лефортове утверждал, что толпа насчитывала не менее 10 тысяч человек. В других районах количество участников колебалось от одной до семи тысяч. По некоторым утверждениям, число погромщиков в общей сложности достигало более 100 тысяч.
...Прозрение наступило позже. Свидетель Петр Мартынович Чуев признавался на следствии: «Погром был полной неожиданностью. Наши рабочие с Дингом жили хорошо и теперь высказывают сожаление».
Жители Москвы ужаснулись зрелищем разнузданного варварства. Даже записные германофобы не ожидали, что события могут принять столь постыдный оборот. А это угрожало уже не только немцам или другим иностранным подданным, но и всерьез подрывало гарантии безопасности и вполне законопослушных обывателей, включая самых ярых приверженцев русского патриотизма.
Как известно, война и ее перспективы по-разному оценивались высшими кругами империи. Окружение императрицы Александры Федоровны настаивало на заключении сепаратного мира с Германией и выходе России из войны. Такой позиции придерживались министр внутренних дел Н. А. Маклаков, обер-прокурор Святейшего Синода В. К. Саблер, министр юстиции И. Г. Щегловитов.
Верховный главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич, к которому был близок Ф. Юсупов, вместе с влиятельной группой своих единомышленников выступали за продолжение войны.
«События на театре военных действий настолько неутешительны, — что германофильские круги Петрограда решились весьма настойчиво говорить о мире. Чтобы заставить их замолчать, противная сторона решила инсценировать «взрыв народного негодования в сердце России» — каким и явился нарочно вызванный администрацией погром, допущенный 28-29 мая» — так, по информации агента охранки Захарьина, рассуждали в либеральном лагере. Подобные утверждения не были лишены оснований. Во всяком случае, в середине июня Н. А. Маклаков лишился поста министра внутренних дел. В то же время князь Юсупов, хотя и был снят с занимаемой должности, избежал наказания за преступное бездействие.
Заинтересованность «партии войны» в погромах — вполне правдоподобная версия майских событий. Считать их следствием экономического кризиса и поражений на фронте было бы упрощением, хотя эти факторы, бесспорно, способствовали разжиганию германофобии. Слишком маловероятной представляется и версия о сговоре крупных предпринимателей. Отток немецкого капитала из России начался задолго до погромов. Большая часть предприятий с немецкими названиями уже принадлежала российским гражданам, и серьезную угрозу для позиций российского капитала немцы не представляли. Крупнейший российский предприниматель Ю. П. Гужон, чей бизнес, по его собственному признанию, серьезно пострадал от конкуренции с немецким, в письме В. Ф. Джунковскому (товарищу министра внутренних дел) утверждал, что нагнетание германофобии в российском обществе направлено против верховной власти.
Реакция на происшедшее в Москве, как и следовало ожидать, была противоречивой и бурной. Мало кто верил в стихийность беспорядков. Москвичи-инородцы, как и все иностранные подданные, были смертельно напуганы размахом беспорядков. Некоторые владельцы магазинов и контор стали вывешивать на входной двери описания своего генеалогического древа. Сами немцы спешно закрывали предприятия, магазины и конторы — 1 июня 1915 года вышел указ об обязательном увольнении всех немцев с московских предприятий и прекращении деятельности в городе немецких фирм. Многие уезжали...
В оценке властей события 26-29 мая были названы «позорными». Осуждавшие погромы рабочие организации и их члены — из рядов социалистов-революционеров — заявляли, что причастность к этому «грязному делу» кладет на его участников пятно позора. А по словам работницы Евдокии Ивановны Жаровой, «многие из рабочих промеж себя говорили о том, что нехорошо громить магазины, так как после погромов все вздорожает и нам же придется за все переплачивать».
В кругах либеральной интеллигенции (особенно в Земском и Городском союзах и «Русских ведомостях») бытовало убеждение, что инициатором и организатором погромов является сама власть и непосредственно князь Юсупов. Последний обвинял в организации погромов социалистов-революционеров и... самих немцев!
Сам факт допущения погромов в крупнейшем городе империи наглядно свидетельствовал о глубокой деградации системы власти и бессилии российского общества. Драматические события последующих лет (когда мощный погромный потенциал обернулся движущим фактором смуты уже общероссийского масштаба) лишь подтвердили правомерность этого вывода.
©2000 OSTFRONT, при цитировании и публикации представленных материалов обязательна ссылка на Ostfront
---------------------------------
От редакции вебсайта о русском композиторе немецкого происхождения Фёдоре Фёдоровиче Кёнемане - www.keneman.com:
Должно быть к счастью, но нам неизвестно, пострадал ли композитор Фёдор Фёдорович Кёнеман и его родственники - пять братьев Виктор, Александр, Яков, Дмитрий и Евгений, 2 сестры Мария и Ольга и сын Николай, все носящие фамилию Кёнеман, во время немецких погромов в Москве в 1915 году. Но тот факт, что из семейных рассказов и архивов полностью исчезли упоминания о судьбе его троих братьев - Викторе, Якове и Дмитрии Кёнеманах, которым к 1915 году было бы приблизительно 39, 35 и 33 года, говорит о том, что в их судьбе произошли изменения, из-за которых последующим поколениям было выгодно молчать об этом. Их судьба - это одна из многочисленных загадок рода Кёнеманов в России, которая ждёт своего исследования.
